PL     EN     DE  

В третий год II мировой войны гитлеровская Германия решила напасть на Советский Союз. Подготовка была проведена очень старательная, как милитарная, так и политическая. Одновременно с уничтожением идеологического противника решено было расправиться не только с евреями и советскими руководителями, но также и с полськой интеллигенцией, живущей на восток от Сана. Речь шла не о вывозе этих слоев населения в тюрьмы или концентрационные лагеря, а об их физическом уничтожении, о ликвидации, как это повсеместно называли сами немцы.

Вот как высказывался генеральный губернатор Ганс Франк об арестованных в 1939 г. краковских профессорах: „Невозможно описать, сколько мы имели хлопот с краковскими профессорами. Если бы мы завершили это дело на месте, то оно выглядело бы совсем иначе. Поэтому настоятельно прошу вас, чтобы вы больше никого не направляли в концентрационные лагеря в Рейхе, а осуществляли ликвидацию на месте или же назначали наказание в соответствии с правилами. Всякий другой способ решения этой проблемы является обременительным для Рейха и приносит нам дополнительные трудности. Здесь мы пользуемся совершенно иными методами и следует их применять и впредь"¹. Эту речь Франк произнес перед представителями СС и полиции 30.V.1940 г., но она не была доведена до сведения даже всех немцев.

¹ Оккупация и движение сопротивления в Дневнике Ганса Франка, т.I: 1939-1942, Варшава 1970, с. 217-218.

Поляки узнали об этой зловещей угрозе только после войны, но испытывали ее на себе уже раньше, после начала войны в сентябре 1939 г., поскольку решение об уничтожении интеллигенции и вообще польских выдающихся деятелей было принято еще до войны. Британский обвинитель Сэр Дэвид Мак-свэлл-Файф 29 августа 1946 г. на 214 день Нюрнбергского процесса привел в качестве примера речь Гиммлера, произнесенную им в 1941 г. перед офицерами дивизии СС-Лейбстандарт: „Очень часто члены Ваффен СС размышляют над депортациями, которые имеют здесь место. И мне тоже пришло это в голову, когда я смотрел на столь трудную работу полиции безопасности, выполняемую там нашими людьми. Точно так же было в Польше во время 40-градусного мороза, когда мы должны были гнать тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч людей, когда мы должны были иметь в себе достаточно беспощадности, чтобы — вы должны это услышать, но сразу же забыть — расстрелять тысячи ведущих польских деятелей".

Для этих целей Генрихом Гиммлером, министром Рейха, высшим руководителем гитлеровской полиции и одновременно предводителем пресловутой организации СС — Охранных Эстафет (Schutz-Staffeln), были созданы специальные отделы Эйнзацкомманда. Эти отделы под предводительством высших офицеров СС и полиции должны были двигаться непосредственно за армией, входить с готовыми проскрипционными списками в захваченные города, немедленно арестовывать ведущих деятелей и расстреливать их. Гитлер и Гиммлер предупреждали, что действия этих специальных отрядов не подлежать контролю ни со стороны прокуратуры, ни судов, а какие-либо попытки этих инстанций вмешиваться в деятельность указанных отрядов будут присекаться.

30 июня 1941 г. Львов был захвачен немецкой армией, которую горячо приветствовала часть украинцев. Сразу же на улицах Львова появились многочисленные группы украинской молодежи с желто-голубыми повязками на рукавах и бантами тех же цветов в петлицах пиджаков. Эти молодые люди вытаскивали из домов евреев, зазаставляя их голыми руками убирать стекла из разбитых окон, застилающие улицы. На следующий день вошли в город несколько ейнзацкоммандо, среди них одна под предводительством СС-бригаденфюрера доктора Эберхарда Шоэнгарта. Этот человек в звании генерала уже хорошо был известен полякам в генеральной губернии. Именно его отряд по приказу Гиммлера арестовал краковских профессоров 6. XI. 1939 г. и выслал их в концентрационные лагеря. Многие из них умерли в лагерях или вскоре после освобождения. Группа Шоэнгарта начала свою деятельность во Львове уже на следующий день после вступления в него, арестовывая прежде всего евреев. 2 июля, в первой половине дня, был арестрован бывший премьер правительства Польши, 59-летний проф. политехнического института Казимеж Бартль. Жену и дочь профессора немедленно выгнали из квартиры, позволяя забрать только личные вещи. Профессора поместили в здании бывшей дирекции электростанции на ул. Пелчинской, где в то время размещалось руководство группы Шоэнгарта.

Никто из поляков не отдавал себе отчета в том, что арест проф. Бартеля был только вступлением к трагедии, которая разыгралась на следующий день. В ночь с 3 на 4 июля 1941 г. между 22 и 2 часами несколько отделов, состоящих из членов СС, полиции и полевой жандармерии под предводительством офицеров СС, разъехались по городу и произвели аресты профессоров высших учебных заведений во Львове. Кроме профессоров забрали всех присутствующих в квартире мужчин старше 18 лет. Как правило, господствовала спешка, отдавался приказ быстро одеваться (часть профессоров уже спала), производился обычно поверхностный обыск, во время которого забиралось золото, валюта, другие ценные предметы, а в одном случае — пишущая машинка. Руководители каждой группы, производящей аресты, хорошо знали, какая судьба ждет задержанных ими профессоров, а также их сыновей. Сын проф. Чешинского, несмотря на то, что ему было 20 лет, не был арестован вместе с отцом. Видимо, что-то дрогнуло в сердце офицера и он сжалился над матерью. Это был единственный случай, когда мужчина старше 18 лет не был арестован. Комиссар полиции Курт во время ареста проф. Соловия расспрашивал его дочь пани Менсовичову есть ли у нее еще другие дети кроме присутствующего в квартире 19 летнего сына Адама. Не понимая, в чем дело, та сказала, что у нее есть еще дочь. На следующий вопрос о том, может ли она с ней видеться, ответила утвердительно. Это, по всей видимости, явилось окончательной причиной того, что ее сын был арестован вместе с 82-летним дедом. Эти два случая свидетельствуют о том, что офицеры, производя аресты отцов, могли сохранить жизнь хотя бы сыновьям, но единственное исключение подтверждает только правило гитлеровской жестокости. Руководителя кафедры патологической анатомии 63-летнего проф. Витольда Новицкого арестовали вместе с 29-летним сыном Ежим, доктором медицины, старшим ассистентом кафедры гигиены. Ежи в сентябре 1939 г. попал в советский плен и благодаря усиленным стараниям отца был освобожден весной 1941 г., но через полгода был убит гитлеровцами вместе с отцом.

Педиатра, 67-летнего проф. Станислава Прогульского, забрали вместе с сыном, 29-летним инженером Анджеем. К счастью, второго взрослого сына не было в то время дома, благодаря чему он уцелел. Вместе с 70-летним проф. судебной медицины Владимиром Серадским был арестован его жилец Волиш, а с 44-летним проф. хирургии Владиславом Добжанецким — его ровестник, друг, доктор юстиции Тадеуш Тапковский, а также муж хозяйки дома Эугениуш Костецкий. Гестаповцы спросили Костецкого, относится ли он к прислуге, а когда тот отрицал это, его забрали. Нападение на дом терапевта проф. Яна Грека привело также к аресту известного замечательного критика и переводчика шедевров французской литературы Тадеуша Боя-Желеньского, который в сентябре 1939 г. в связи с наступлением немцев выехал из Варшавы и поселился у свояка, поскольку их жены Марья и Софья Паренские были сестрами, увековеченными Выспяньским в Свадьбе. Греку и Бой-Желеньскому в момент смерти было по 66 лет.

В доме 60-летнего хирурга проф. Тадеуша Островского отряд Эйнзацкоммандо застал довольно большое количество людей. Жили у него его друг, ученик Ридигера, 69-летний хирург Станислав Руфф с женой Анной и 30-летним сыном инженером Адамом, медсестра и общественница Марья Рейманова, учительница английского языка Катажина Демко и 29-летний ксендз, доктор теологии Владислав Коморницкий, брат которого женился на одной из дочерей от первого брака пани Островской. Забрали всех мужчин.

В домах Греков и Островских не кончилось арестом мужчин. Через 2 часа вестники сметри вернулись опять и в еше большей спешке забрали всех женщин, в том числе и прислугу. Не подлежит сомнению, что целью уничтожения владельцев и жильцов этих двух домов был обыкновенный грабеж. Обе квартиры были очень богатые, полны старинных вещей, ценных ковров, картин. Гитлеровцы могли также вполне резонно предполагать, что найдут здесь также драгоценности и золото. Считая квартиру Островских безопасной, аристократические семьи Бадени и Яблоновских отдали на сохранение им свои самые ценные вещи, поэтому нет ничего удивительного в том, что гитлеровцы решили все это похитить. Мог к этому иметь отношение голландец Петер Николаас Мэнтен, который купив после I мировой войны имение в Польше, хорошо знал львовские отношения, он бывал в богатых домах, в том числе и профессорских, поэтому ему хорошо было известно, какие дома были особенно богаты. Является оказанным факт, что этот человек, в то время в мундире формации СС, получил в гестапо свидетельство о сметри супругов Островских, благодаря чему мог за бесценок купить их квартиру, а возможно, и квартиру Греков. Находился ли он во Львове во время ареста профессоров, а может был даже одним из арестовывающих, этого голландскому суду не удалось выяснить. Однако амстердамский суд доказал, что он во главе гестаповцев уничтожил большую группу поляков и евреев — своих соседей по имению Урыч и в Подгородцах. С его стороны это была личная месть, а также одновременно убийство евреев. Это свидетельствует о том, что такой человек не остановился бы перед убийством профессоров, чтобы завладеть их имуществом. В ту памятную ночь были арестованы доц. гинекологии, 49-летний Станислав Мончевский и 40-летний доцент окулистики Ежи Гжендельский. Этого последнего забрали вместо умершего уже его шефа проф. Адама Беднарского. Когда гитлеровцы ворвались в квартиру вдовы и та сообщила, что муж умер, ее спросили, кто является его преемником. В соответствии с правдой и ничего не подозревая, Беднарская назвала фамилию Гжендельского. Гестаповцы немедленно поехали к нему на квартиру и арестовали его.

Проф. Роман Ренцкий, 74-летний терапевт, тремя днями раньше вышел из тюрьмы и теперь попал в лапы гестаповцев; 51-летний хирург, проф. Хенрик Хилярович также попал в группу арестованных. Был он третьим выдающимся хирургом, арестованным в ту ночь.

Кроме медицинского факультета, который в одну ночь потерял 12 профессоров и доцентов, политехнический институт, включая проф. Бартеля, лишился восьмерых. Руководитель кафедры математики, 57-летний Владимир Стожек был арестован вместе с двумя сыновьями 29-летним инженером Эустахием и 24-летним выпускником политехнического института Эммануилом. Руководителя кафедры метрологии 61-летнего проф. Каспара Вейгеля забрали вместе с 33-летним сыном, магистром юстиции Юзефом. Арестованный 52-летний руководитель кафедры теоретической механики проф. Казимир Ветуляни жил один, и только соседка, Лидия Шаруглова, видела через стекло в двери, как его, посвистывающего, сопровождали гестаповцы по ступенькам к автомобилю.

Такая же судьба постигла 55-летнего руководителя кафедры машинных измерений проф. Романа Виткевича. Вместе с ним забрали его жильца, курьера политехнического института, Юзефа Войтыну. В ту же ночь другая группа арестовала брата жены проф. Виткевича, 43-летнего руководителя кафедры инфекционных болезней мелких животных Академии ветеринарной медицины, проф. Эдуарда Хамерского.

Среди остальных арестованных работников политехнического института оказался 60-летний руководитель кафедры технологии нефти и природного газа проф. Станислав Пилат. Этого выдающегося специалиста через несколько дней после его смерти разыскивали немецкие власти, желая использовать его огромные знания. Но было поздно. Жертвой гестапо стал также 53-летний руководитель кафедры электрических измерений и руководитель электротехнической лаборатории проф. Владимир Круковский. Последним из 8 арестованных профессоров политехнического института был 60-летний руковолитель кафедры математики Антони Ломницкий.

Кроме 12 профессоров медицинского факультета университет в ту памятную ночь потерял еще двух профессоров. Одним из них был уже упомянутый руководитель кафедры романистики Тадеуш Бой-Желеньский, вторым — 56-летний руководитель кафедры гражданского права проф. Роман Лонгхамлс де Бэвьер. Вместе с отцом Романом забрали трех сыновей: 25-летнего Бронислава, выпускника политехнического института, 23-летнего Зигмунта, также выпускника политехнического института, и 18-летнего Казимира, выпускника лицея. Только четвертого, 16-летнего сына, оставили несчастной матери.

Поведение гестаповцев во время арестов было различным: от редкого относительно мягкого до частого грубого. Доктор Хиляровичова рассказывала мне, что когда ее муж одевался, а она была очень взволнована, офицеры гестапо, держа на руках и поглаживая ее двух котов, посмеивались, спрашивая, почему она так нервничает, неужели не верит в невиновность своего мужа? А ведь они хорошо знали, что забирают совершенно невиного мужа на смерть. Ольга Новицкая хотела дать мужу мыло и полотенце, в ответ на что услышала жестокую правду: „Ему это не понадобится". Когда несколькими неделями позже я утешал ее, убеждая, что муж и сын находятся где-то в лагере, то постоянно слышал ее отчаянный вопрос, почему гестаповец сказал, что „ему это не понадобится?". К сожалению, он хорошо знал, что говорит.

Ворвавшись в дом проф. Лонгхампс де Бэрьер, гестаповцы вели себя грубо, выбили портсигар из рук профессора, не разрешили взять пальто, кричали, что пальто ему не понадобится, не позволили жене и матери попрощаться и проводить до ворот своих близких.

Проф. Чешинскому не позволили взять лекарство, которое он в течение длительного времени принимал в связи с болезнью сердца.

В квартирах Островских, Чешинских, Греков, Хиляровичей искали прежде всего золото, бижутерию и иностранную валюту, распихивая все это по карманам. Как писала домработница проф. Добжанецкого, Юзефа Костецкая, гитлеровцы забрали из сейфа бижутерию и доллары, забрали также 3 пары замшевых перчаток и другие вещи, которые запаковали в чемодан. В доме имелись также старинные вещи, персидские ковры, картины известных польских художников; все это забрали и вывезли через три дня после казни.

Всех арестованных свозили к бывшему Дому им. Абрахамовичей, находившемуся на унице Абрахамовичей (сейчас улица Боя). Обращение гестаповцев с заключенными в этом доме было исключительно жестоким: инженера Адама Руффа застрелили, когда у него начался приступ эпилепсии, пани Островскую заставили смывать с пола кровь, а когда во время мытья у нее из-за блузки выпал мешочек с драгоценностями, гестаповец не толко его отобрал, но еще и ударил ее изо всех сил.

Вот что рассказал проф. Гроёр, единственный из арестованных профессоров, который остался жить:,

„Нас отвезли в бурсу Абрахамовичей. Машина въехала во двор; грубо подталкивая, загнали нас в дом и выстроили в коридоре лицом к стене. Там уже были многие профессора. Головы нам сказали опустить вниз. Если кто-нибудь шевелился, его ударяли прикладом или кулаком по голове. Раз, когда ввели новую группу арестованных, я попытался повернуть голову, но тот час же получил удар по голове, больше я не пробовал этого делать. Было, может, 12:30 ночи, а я так неподвижно стоял примерно до 2 часов. В это время привозили все новых профессоров и выстраивали в ряд. Примерно через каждые 10 минут из подвала дома доносился крик или звук выстрела, а один из стерегущих нас немцев после каждого выстрела повторял: «Einer weinger»², однако я считал, что это только попытка запугать нас. Через каждые несколько минут выкрикивали фамилию одного из профессоров и по одному вызывали в комнату по левой стороне. Хорошо помню, что вызвали профессора Островского, а после него вызывали меня как десятого, может двенадцатого. Я оказался в комнате, в которой находились два офицера; один, младший, тот, который меня арестовывал, и второй, более высокого ранга, огромного роста и комплекции. Этот второй сразу же заорал на меня: «Ты, собака, немец, а предал родину! Ты служил большевикам! Почему, когда это было возможно, ты не уехал вместе со всеми немцами на Запад?» Я начал объяснять, сначала обычным голосом, а потом, по мере того, как он все громче кричал, повышенным, что хоть я и немецкого происхождения, но сам являюсь поляком. Во-вторых, даже если бы я и хотел тогда выехать на Запад, то советские власти никогда бы мне этого не разрешили из-за высокой общественной позиции, которую я занимал, а также потому, что я был здесь нужен. Спрашивали меня также, что означают визитные карточки английских консулов, которые у меня обнаружили. Я ответил, что я женат на англичанке, и что английские консулы всегда наносили нам визиты. Под конец допроса офицер начал разговаривать спокойнее и сказал: «Я должен поговорить с шефом, посмотрим, что еще для тебя можно будет сделать», после чего выбежал из комнаты.

Офицер, который меня арестовал, сказал быстро: «Это зависит только от него, над ним здесь нет шефа. Скажи ему, что ты сделал важное открытие в медицине, которое пригодится для Вермахта. Может это тебе поможет». В эту минуту тот второй вернулся, но я не успел ничего произнести, потому что он сразу же выгнал меня за дверь. Меня отвели на противоположную, т.е. левую сторону коридора, разрешили сесть на стул и закурить сигарету. Мне даже дали стакан воды. Возле меня стояли в свободной позиции профессора Соловий и Ренцкий. Через некоторое время кто-то из гестаповцев спросил их, сколько им лет, на что они ответили, кажется, что 73 и 76³. Я был уверен, что их из-за возраста сразу же отпустят.

² Одним меньше.
³ В действнтельности им было 82 и 74 года.

Я сориентировался, что мои дела, по всей видимости, обстоят уже лучше. Через некоторое время тот шеф сказал, чтобы я вышел во двор и прогуливался, добавив: «Веди себя так, как будто ты не был арестован». Я начал ходить по двору, куря одну сигарету за другой. Руки я держал в карманах. Прошло еще какое-то время. Тогда снаружи, с улицы, вошли во двор двое гестаповцев. Следует отметить, что двор и дом охраняли часовые. Вошедшие увидели меня, бросились ко мне, ударили по лицу, крича со злостью, зачем я кручусь по двору, да еще с руками в карманах. Я пояснил, что мне приказано вести себя так, будто я не являюсь арестованным. Они что-то пробурчали, сразу же перестали мной интересоваться и вошли в здание. Было примерно 4 часа утра, когда из дома вывели группу приблезительно из 15-20 профессоров. Впереди колонны четверо несли окровавленный труп молодого Руффа. Это были профессора: Новицкий, Пилат, Островский и, кажется, Стожек. Сразу же за ними шел Виткевич. Когда эта процессия вышла за ворота на ул. Абрахамовичей и исчезла с наших глаз, гестаповцы заставили пани Островскую, а может Грекову, и Руффову, смывать кровь со ступеней.

Прошло примерно 20 минут, когда я услышал выстрелы, доносящиеся откуда-то со стороны Вулецких Холмов. Через некоторое время через ту же заднюю дверь вышла во двор новая группа, состоящая из 20-30 человек, люди выстроились в 2-3 ряда лицом к стене. Среди них я узнал только доц. Мончевского. Сразу же после этого вывели из дома прислугу Добжанецкого⁴, Островских (кухарку и младшую), Греков (кухарку и младшую), а также учительницу английского языка, которая жила у Островских. Известный мне по допросу шеф гестаповцев спросил все ли они относятся к прислуге, учительница отрицала это, говоря, кем она является. Гестаповец, разозлившись, приказал ей немедленно перейти в группу, стоящую лицом к стене, а затем громко сказал своему приятелю, что эти (указал на группу, стоящую под стеной) идут в тюрьму, а эти (указал на прислугу и на меня) свободны. Как я заметил, прислуга разговаривала с гестаповцами и агентами в штатском⁵.

⁴ Домработница проф. Добжанецкого не была арестована, но был арестован ее муж, который не относился к прислуге. ⁵ Это был курьер Войтына, арестованный вместе с проф. Виткевичем и затем освобожденный. 

Гестаповцы объясняли им, что они могут идти домой, забрать свои веши, а затем идти куда хотят. Пусть себе поищут работу, теперь им будет хорошо, потому что не будет больше ни Польши, ни Советов, теперь всегда будет только Германия. Когда я должен был уже идти домой, я подошел к гестаповцу и спросил его, где могу получить обратно свой фотоаппарат. Тот показал мне комнату, в которой сидел какой-то гестаповец и упорядочивал собранные вещи. Боясь, что они могут вспомнить о 20-долларовом банкноте, я отдал ее этому гестаповцу, а он вернул мне мои вещи. Когда я вышел из комнаты, он выбежал за мной, говоря: «Слушай, оставь нам свой точный адрес, потому что когда приедет новый отряд, то тебя могут снова забрать, а мы здесь запишем, чтобы к тебе больше не цеплялись»⁶. Он записал адрес в блокноте, после этого я вышел из здания и пошел домой, В то же утро, но в более позднее время, по дороге из дома в клинику я встретил около квартиры профессора Островского одного из унтер-офицеров гестапо, арестовывавших меня. Этот офицер сказал мне с усмешкой: «Вам очень повезло». Несколькими днями позже пришли в мою квартиру два унтер-офицера, которые тоже участвовали в моем аресте, с вопросом, могу ли я им продать фотоаппарат и ковры. Во время этого визита я узнал их фамилии: фамилия одного была Хацке, второго — Келлер или Кёл-лер. В течение 2-3 месяцев, несмотря на то, что немцы выгнали меня из моей квартиры, они многократно приходили ко мне, выманивая различные более ценные предметы, как например, фотоаппараты, которых у меня была целая коллекция. Один раз я осмелился спросить Келлера, что случилось с остальными профессорами. Он только махнул рукой и сказал: «Их всех расстреляли тогда ночью...»". 

Не следует исключать предположения, что своим освобождением профессор Гроёр обязан довоенному знакомству с голландцем Петером в. Мэнтеном, который в июле 1941 г. появился на львовских улицах в мундире гитлеровской формации СС и принадлежал именно к группе генерала СС Шоэнгарта. Мэнтен, как уже упоминалось выше, купил до войны помещичье имение в Польше и охотно заводил знакомства с членами польской элиты. Этот человек имел доступ в профессорские дома, и теперь он мог указать, какие семьи стоит уничтожить, чтобы завладеть их имуществом. На то, что Мэнтен мог спасти Гроёра от смерти, указывает тот факт, что когда сразу же после войны в голландском суде в Амстердаме слушалось дело против Мэнтена, который обвинялся в сотрудничестве с гитлеровцами. Гроёр, как мне сообщил в 1980 г. голланский прокурор Пэтерс, написал для суда свидетельство, в котором утверждал, что Мэнтен хорошо относился к польскому и еврейскому населению. Только в 1980 г, мы узнали, что Мэнтен вместе с другими гестаповцами уничтожил в 1941 г. поляков и евреев в своем имении и в его окрестностях, т. е. в Уриче и в Подгороддах.

⁶ Несмотря на это 11.XI.1942 г. Проф.Гроёр был вместе с другими 15 врачами арестован.

Слухи о том, что проф. Гроёр уцелел потому, что заявил гестаповцам в Доме Абрахамовичей, что чувствует себя немцем, более чем неправдивы. Прежде всего, вскоре после его освобождения, 4. VII, немцы выселили его из квартиры, чего, как хорошо известно, они никогда не делали по отношению к своим соотечественникам. Когда в 1942 г. немцы открыли львовский медицинский факультет, в клинике Гроёра хотела работать доктор Хильдегарда Шарлотт Беккер из Гамбурга. Я читал ответ, который дал ей директор факультета, немец, доц. Карл Шульц. Он объяснял, что как немка, она не может находиться в подчинении у не-немца Гроёра, поэтому она получит место на факультете патологии, которым руководит немка Шустер, и тогда сможет работать у проф. Гроёра. В конце концов, когда 11.XI.1942 г. гестапо, опасаясь восстания, арестовало примерно 80 поляков в качестве заложников, в том числе 10 доцентов и профессоров медицинского факультета, среди них оказался и профессор Гроёр. Все эти факты свидетельствуют о том, как безосновательны были обвинения Гроёра в отказе от принадлежности к польской нации.

Многие профессора политехнического института жили на ул. Набеляка, которая находилась как раз напротив Вулецких Холмов, на которых неподалеку размещился Воспитательный Дом им. Абрахамовичей. Арест профессоров, живущих на этой улице, взбудоражил не только их семьи, но и соседей. Многие из них, стоя у окон, с нетерпением ожидали рассвета. Давайте послушаем, что они говорят. Инженер Тадеуш Гумовский жил вместе с семьей на улице Набеляка, 53. В ночь с 3 на 4 июля 1941 г. их разбудили в связи с контролем домовой книги, который проводили немцы и украинцы. Он рассказывает:

„[...] Некоторое время я просидел в саду. Начало светать, и тогда я заметил, что на склонах Вулецких Холмов солдаты копают яму. Это меня очень обеспокоило. Я рассказал об этом членам своей семьи и с этой минуты уже не отходил от окна. Яму выкопали примерно в течение 30’. Осужденных приводили четверками со стороны строений «Абрахамов» (потому что так, насколько я помню, эти строения назывались)⁷ и выстраивали на самом краю ямы лицом к нам. Взвод солдат стоял на другой стороне могилы⁸. После залпа почти все падали непосредственно в яму. Проф. Виткевич перекрестился и в этот момент упал. Осужденные не были связаны. Мы считали четверки. Если я хорошо помню, было около пяти. Среди осужденных были, кажется, 3 женщины. Все это продолжалось недолго, т.к. следующие четверки ждали своей очереди поблизости. После казни быстро засыпали могилу и утрамбовали землю. Могилу закапывали солдаты. За казнью мы наблюдали через бинокль, который передавали друг другу. Кроме меня казнь видели мой отец, жена и сестра. Сестра находится за границей. Остальных уже нет среди живых. Мы следили за казнью из одной комнаты и через одно и то же окно. Я лично кроме проф. Виткевича никою не узнал. Помню, что остальные опознали некоторых людей, в частности, проф. Стожека с сыновьями, проф. Островского с женой, проф. Лонгхампс, кажется, с женой⁹ и других. У одной из женщин была голубая шаль. Всего женщин было, кажется, 3. Одну женщину, которая не могла идти, тянули двое солдат. Вот адрес сестры: Софья Новак-Пшигодска Paris VII, 31 rue Rousselet. Было расстреляно примерно 20 человек. Ни один из обреченных не получил после залпа выстрела из револьвера. Поэтому является вполне вероятным, что некоторые из них были засыпаны живыми. На второй или третий день после казни мы с сестрой или женой пошли на могилу. Могила была относительно плохо заметна и мы нашли ее только потому, что точно знали место. Там лежал букет цветов. Возможно, это послужило указанием для немцев, что место захоронения известно, и поэтому тела в течение нескольких дней были, по всей вероятности, выкопаны и куда-то перевезены¹⁰. Эксгумации я не видел. Мы только догадывались об этом, т. к. через несколько дней было заметно, что могила перекопана [...]".

⁷Правильное название: Воспитательный Дом им. Абрахамовичей.
⁸ Это ошибка, т. к. в этом случае стреляли бы не в сторону склона, а в направлении жилых домов на ул. Набеляка.
⁹ Жену проф. Лонгхампс не арестовали.
¹⁰ Эксгумация имела место только в 1943 г.

Сестра инж. Гумовского, доктор медицины Софья Новак-Пшигодска, после войны поселившаяся в Париже, свидетельствует: „[...]

Во Львове я жила в вилле на ул. Набеляка, 53, в непосредственной близости от дома кооператива профессоров политехнического института и проф. Виткевича. Эта вилла находится на 12-метровой насыпи, на расстоянии нескольких сотен метров от Вулецких Холмов, на которых находился Воспитательный Дом Абрахамовичей и II Дом Техников.

В критическую ночь я встала, как всегда, к своим маленьким детям. Начинало светать. Как обычно в те времена, я обошла окна, чтобы посмотреть, что делается вокруг. Тогда мы жили в непреходящем страхе из-за постоянных визитов гитлеровцев и обысков (двумя ночами раньше в моем доме искали проф. Виткевича, которого в ту же ночь вместе с другими профессорами политехнического института арестовали). Мое внимание привлекли Вулецкие Холмы, на которых я заметила необычное движение нескольких человек, что-то копавших. Я разбудила родителей (они уже умерли) и мы стали смотреть, следя за тем, чтобы самим не быть замеченными.

Через некоторое время мы заметили, что с вершины Вулецких Холмов, по ухабистой дороге с левой стороны, начали гуськом сходить люди: я видела солдат в немецких мундирах и более десяти человек в штатском. Сзади шли женщины (возможно, их было три), на одной была шаль, которую хорошо было видно, потому что она развевалась. Солдаты помогали некоторым людям сойти. После того, как все сошли на ровное место, где раньше копали, несколько человек установили в шеренгу. Мы услышали сухие тихие трески (выстрелов), люди исчезали из шеренги.

После первой группы выстроили следующую. Выделялся человек с седой головой, который перекрестился¹¹. Последними были женщины. Яму закопали. Мы совершенно не представляли, что это могла быть за казнь. На следующий день нигде не появилось ни малейшего воспоминания о ней. Мы отдавали себе отчет в том, что уже то, что мы были ее свидетелями, представляет для нас опасность. Я знаю, что из соседних домов тоже наблюдали за казнью, знаю также, что тогда расстреляли профессоров.

¹¹ Это был проф. Роман Виткевич.

Через несколько недель после этого я осмелилась пойти на Вулецкие Холмы, делая вид, что иду с детьми на прогулку. Я нашла место казни, оно ничем не отличалось от окружения, было скорее слегка вогнутое - трава как везьде. Если бы не то, что я прекрасно знала это место, я не смогла бы его найти. Позже я узнала, что немцы тайком эксгумировали тела".

Ломницкая так описала казнь.

После ареста мужа"[...] о сне нечего было и говорить, тянулись длинные часы, я, перепуганная, стояла у окна, ожидая дня, чтобы выйти и постараться выяснить, что произошло. Когда начало светать, я из окна моей квартиры на четвертом этаже увидела, что на Вулецких Холмах началось какое-то движение. Показались силуэты людей; потом группа людей отделилась от остальных, оставшихся около бурсы Абрахамовичей, и сошла по склону ниже, а потом скрылась от меня за домом доктора Новак-Пшигодского. Я села на диван, не понимая, что означает это движение в такую ранную пору, а было около 4 часов утра. В это мгновение я услышала первые выстрелы, все поняла, выбежала на лестничную площадку, окна которой, несколько выдвинутые вправо, давали возможность более широкого обзора, и тогда я увидела, что люди, которые сходили с горы, останавливались примерно на середине возвышенности в небольшой котловине. Я разглядела немецких солдат, потом мужчин в штатской одежде, были также какие-то женшины, а одна фигура выглядела как ксендз в сутанне. Я видела человека в серой одежде. Оттенок совершенно такой же, как у моего мужа, но я не хотела даже допускать такую мысль. Несколько раз приводили по пять человек, и я видела, как после ружейных залпов эти люди падали. Я стояла, как пригвожденная к месту, и отсутствующим взглядом смотрела на это ужасное зрелище, а рядом со мной две женщины из соседних квартир: Янина Венциковска, позже она стала женой судьи Зенека из Кракова, и пани Солецка, жена проф. гимназии, Львов, ул. Казимежовска. Были ли это профессора, арестованные в эту ночь? Был ли среди них мой муж? Из-за большого расстояния я не смогла их опознать [...]".

Художник Марья Заленская, жившая тогда на ул. Набеляка, свидетельствует: „[...]

Людей, которых расстреливали, сводили с горы группами. Место казни находилось как раз напротив нас, только немного вправо, это было небольшое углубление на местности между деревьями, я видела их троих, стоящих на насыпи. Я видела только одну группу, идущую с горы, они шли один за другим, насколько помню, 4 человека; мне показалось, что одна из них была женщина, одетая в черное, мог это также быть ксендз. Другие группы видел мой сын, с которым мы обменивались биноклем. Я видела еще последнюю медленно идущую женщину. В поле нашего зрения находились три солдата из взвода, местность была такая узкая и крутая, что не думаю, чтобы их было более шести. Те, которых я видела, если мне не изменяет память, были без головных уборов. Я никого не опознала. Мы подумали, что это расстреливают евреев. Сразу же после казни говорили, что могила охраняется: на могилу я пошла под конец зимы или ранней весной, тогда я еще ничего не слышала об эксгумации, поэтому удивило меня то, что на месте могилы земля была вогнута и рядом не было насыпи. Вместе со мной видел все мой сын, расстрелянный в лагере в Штуттхофе в 1944 г. Кроме нас, я думаю, больше всех могли бы рассказать прислуга проф. Виткевича¹² и прислуга др. Островских, но где их теперь искать?

¹² Речь идет о Юзефе Войтыне, арестованном вместе с проф. Виткевичем и затем освобожденным. Был он жильцом проф. Виткевича и курьером в политехническом институте

На основании услышанного могу засвидетельствовать следующее: последней расстрелянной должна была быть пани Островская, у которой были больные ноги. Видели женщину с ярким шарфиком. Проф. Виткевича соседи сразу же узнали по седым волосам — он шел без шапки. Говорили, что немцы приходили арестовывать в сопровождении украинцев, что список обреченных был составлен раньше, т. к. пришли также за проф. др. Лещинским, который уже умер".

Софья Орлиньска-Сковронова рассказывает:

„[...] Вилла, в которой я тогда жила, находилась на ул. Набеляка, 55, в небольшом садике, повернутая фронтом к ул. Вулецкой, следовательно, к Вулецким Холмам, на которые как раз выходило окно моей комнаты на II этаже. В тот трагический день меня разбудил залп из огнестрельного оружия, долетевший со стороны Вулецких Холмов, и это явилось причиной, по котороя я, проснувшись, подошла к окну. В этот момент я заметила, что от Бурсы Абрахамовичей, где стояла группа людей — около 36, гуськом сходило 5 или 6 человек в сопровождении немца, на-, правляясь вниз с Вулецкой Горы. Потом эти люди остановились на плоской части возвышенности, как бы на полянке, в ряд один около другого, спиной к ул. Вулецкой, а лицом к Бурсе Абрахамовичей. Мое внимание привлек взвод солдат, состоящий примерно из 10 военных в серо-зеленых мундирах, который произвел зал из явтоматов по стоящим людям. Поскольку тела не упали на поверхность земли, где были бы видны, я поняла, что там была выкопона яма, когда и кем — не знаю.

Я заметила также, что с левой стороны от ямы стояла небольшая группа военных; по моему мнению, были там также немецкие офицеры. История, которую я описала выше, повторялась до тех пор. пока не были ликвидированы все несчастные, среди которых была одна женщина. Среди расстреливаемых я опознала проф. Стожeка Владимира и его сына Эмануеля. В связи с Эмануелем Стожeком помню ужасный для меня момент, когда после залпа все, стоящие рядом с ним люди, упали в яму, только последний с правой стороны Мулек Стожек стоял, только одиночный выстрел повалил его в общую могилу. Он был одет в табачного цвета пиджак и серые брюки. Проф. Стожек был одет в темное пальто. За казнью я наблюдала через бинокль примерно от 3.30 до 4 часов утра. После 4 часов несколько военных — только я не уверена, были ли они из экзекуционного взвода или из группы, стоящей рядом — засыпали яму землей [...]".

Однако наиболее точное описание расстрела профессоров дал инж. Кароль Чешковский:

[...] В ночь с 3 на 4 июля примерно в 22 часа я услышал резкий стук в дверь соседнего дома, т. е. на ул. Набеляка, 53с, где жил проф. Виткевич. Когда никто не открыл стучащим, они выстрелили, как я позже узнал, в дверной замок.

Вскоре, примерно в 0.30 час, немцы пришли в наш дом и забрали живущего на первом этаже проф. Стожeка с двумя сыновьями. Увели их пешком или отвезли на автомобиле, этого я не знаю.

Остальную часть ночи я не спал, т. к. был очень взволнован. В 4 часа утра, а это время я хорошо помню, поскольку как раз считал себе пульс с помощью фосфоресцирующих часов, я услышал выстрелы со стороны Вулецких Холмов. Как раз светало и было уже немного видно. На краю Вулецких Холмов, хорошо видных из окна моей угловой комнаты, наиболее выдвинутой на север, я увидел несколько десятков людей в штатской одежде, стоящих в один ряд, а немного вдали от них, справа и слева, стояли с шиком, я сказал бы, элегантно одетые немецкие офицеры с револьверами в руках. Я не считал людей в штатском, но по моему мнению их было примерно 40-50 человек. Примерно на середине склона я увидел над выкопанной ямой четверых людей в штатском, стоящих лицом к склону, а спиной ко мне. За спиной этих людей стояли четверо немецких солдат с карабинами в руках, а рядом с ними — офицер. Очевидно, по команде этого офицера солдаты одновременно выстрелили и все четыре человека упали в яму. После этого привели по тропинке с горы еще четверых человек, вся сцена в точности повторилась. Так продолжалось до конца, пока все люди в штатском не были приведены к яме и расстреляны. Последней расстрелянной была женщина в длинном черном платье. Сходила она сама, покачиваясь. Когда ее подвели к яме, полной трупов, она зашаталась, но офицер поддержал ее, солдаты выстрелили и она упала в яму.

Что касается подробностей этой казни, то некоторых людей я опознал очен точно. Я не только опознал их, т. к. смотрел через бинокль, но некоторых из них я прекрасно знал и узнал их даже невооруженным глазом по одежде, характерным движениям и т. п. Вне всякого сомнения, я опознал проф. Стожeка. Он стоял над ямой в характерной позе с руками за спиной. Я опознал обоих сыновей проф. Стожeка, с которыми я дружил, профессоров Ломницкого, Пилата и Виткевича. Я не видел или не распознал профессоров Вейгeля и Круковского. Хочу, однако, заметить, что казни первых людей я не видел, поскольку только после первых выстрелов я подошел к окну. Я не видел также больше женщин, кроме той одной, расстрелянной в самом конце.

На следующий вечер после казни, после того, как через окно я заметил, что никто могилу не охраняет, я пошел на место казни и увидел свежую могилу. Мое внимание привлекло то, что пасущийся рядом скот останавливался над могилой и долго принюхивался. Могила была плоская, а когда я пришел к ней в следующий раз через несколько недель, на ней буйно рос чертопох, видимо, посеяный солдатами. Что касается выкапывания трупов профессоров из могилы в 1943 г., то ничего конкретного я об этом не знаю, поскольку незадолго до этого события меня вместе с семьей немцы выселили из дома на ул. Набеляка, хотя никто потом уже в этом доме не послелился и квартира стояла пустая". Это свидетельство инж. Чешковского.

16.V.1945 г. с профессором политехнического института Станиславом Охендушко и инж. Чешковским я пошел на место казни профессоров. На основании указаний инж. Чешковского высчитывали мы с часами в руке время схождения четверок обреченных по довольно крутому склону, выстраивания над высчитывали мы с часами в руке время схождения четверок. Таким образом, для расстрела примерно десяти четверок потребовалось 20 минут, а вместе с засыпанием могилы — около 30-40 минут. Как быстро можно отнять жизнь почти у 40 человек, как легко узурпировать себе право решать о жизни и смерти других!

Следует подчеркнуть, что люди, которых должны были расстрелять, отдавали себе отчет в том, что их ждет, поскольку через каждые несколько минут забирали из их группы по 4 человека и через какое-то время слышны были залпы карабинов. Последней расстрелянной была жена профессора Островского. Неужели это была месть гестаповцев за то, что во время грабежа, совершавшегося в квартире во время ареста, она сказала громко: „Бандиты", в ответ на что услышала: „Заткнись"? Конечно, свидетельства отдельных лиц отличаются одно от другого подробностями, но каждому врачу и психологу известно, что чем более жестоко и сильно впечатление, тем отдельные подробности сильнее запечатлеваются в памяти, тогда как другие, настолько же сильные, могут даже польностью исчезнуть. Продолжительность сохранения в нашем мозгу впечатлений ограничена, и если сейчас я могу привести такое количество подробностей трагедии профессоров, то только потому, что все увиденные и услышанные подробности я сразу же тщательно записывал. Когда инж. Чешковский рассказал, что один из расстреливаемых профессоров за мгновение перед залпом обернулся к офицеру и быстро начал что-то ему говорить, живо жестикулируя руками, я понял, что это мог быть проф. Чешинский, прекрасно владевший немецким языком и всегда живо реагировавший. Через много лет я спросил его сына, Томаша Чешинского, кем мог быть тот человек; без колебаний он назвал своего отца.

Александр Дрожджиньский и Ян Заборовский в книге Oberl?nder ¹⁵ пишут, что профессора были расстреляны в двух местах, однако это было только плодом их фантазии.

¹⁵ А.Drozdzynski i J. Zaborowski Oberlaender przez Ostforschung – wywiad i NSDAP do rzadu NRF. Warszawa 1960, s. 77-85.

По моей просьбе и в соответствии с моими подробными указаниями редактор Анджей Жемильски сфотографировал место казни, расположенное на склоне Вулецких Холмов, которое было видно из дома на ул. Набеляка. Указанные выше авторы получили от меня такие фотографии и показали их свидетелю расстрела профессоров Хелене Кухаровой, живущей на ул. Малаховского. 2, которая вместе с мужем видела казнь. Она подтвердила, что, действительно, на фотографии представлено место расстрела профессоров, т. е. как жители ул. Набеляка, так и ул. Малаховского видели одно и то же место казни. Несмотря на это, Дрожджиньский и Заборовский, неизвестно на каком основании, заявили, что Кухарова и жители ул. Набеляка видели два разных места казни профессоров. К сожалению, эта безосновательная выдумка повторяется другими авторами¹⁶.

Требует также выяснения дело выведения обреченных из здания Дома им. Абрахамовичей на место казни. Освобожденный гестаповцами проф. Гроёр находился во дворе, расположенном позади Дома, т. к. он мог пойти домой только после окончания комендантского часа, а именно, после 6 часов утра. Поэтому он видел все, что происходило позади здания. Как уже было сказано, он свидетельствовал, что в 4 часа утра вышла из дома через задние двери во двор группа профессоров, состоящая примерно из 15-20 человек, затем через ворота эта группа со двора вышла на ул. Абрахамовичей и направилась в сторону Вулецких Холмов. Гроёр совершенно решительно несколько раз повторил мне, что в этой I руппе не было профессоров Ренцкого и Соловия. После выхода указанной группы профессор Гроёр видел, как пани Островская (может Грекова) и Руффова смывали кровь со ступеней заднего выхода, ведущего из здания во двор, после чего они вошли в здание. Женщин, выходящих с профессорами, Гроёр, однако, не видел, а ведь свидетели расстрела видели их среди обреченных. Гроёр видел 15-20 человек в выходящей группе, свидетели казни утверждают, что жертв было около 40, а евреи, которые эксгумировали трупы профессоров, насчитали их в могиле 38.

По моим точным данным в ночь с 3 на 4 VII было арестовано 49 человек. Проф. Гроёра, 4 человека прислуги Греков, Островских и Руффов, курьера Войтыну и шофера проф. Островского Костышина освободили; доц. Мончевский и Катажина Демко после ухода Гроёра домой оставались во дворе Дома Абрахамовичей; можно бы было сделать вывод, что 4.VII. расстреляли 40 человек.

¹⁶ S.Sterkowicz - Tadeusz Boy-Zelenski – pisarz, lekarz, spolecznik. Warszawa 1974, s. 288 i n.

Поскольку гестаповцы приводили на расстрел по 4 человека, этих четверок должно было быть 9, последней шла одинокая женщина значит было 37 человек. Если прибавим застреленного раньше инж. Руффа, которого обреченные принесли, тогда сумма 38 совпадала бы с цифрой, указанной евреями. Нельзя, однако, исключить, что также как и доц. Мончевского, гестаповцы могли еще 2-3 человек отделить от группы обреченных и убить в другой день; отсюда разница в два человека между моими расчетами и данными, указанными евреями. Кроме того, Величкер утверждает, что из могилы профессоров были эксгумированы 3 женщины. Евреи тоже могли не помнить точного количества трупов. Два свидетеля расстрела также видели троих женщин. Не хватает, таким образом, еще одной женщины, которую, возможно, отделили от обреченных.

Остается еще важный вопрос, какой дорогой выводили остальных обреченных из здания и как их привели на место казни? В этом деле оказался полезным доктор инж. Збигнев Шнейгерт¹⁷, рассказ которого от 1971 г. можно привести полностью в документации (с. 308), а здесь я приведу только наиболее важные для данной проблемы данные:

„В день казни пришел ко мне примерно в 7 часов утра приятель из политехнического института (фамилию его я забыл¹⁸, он имел тогда буфет в политехническом институте, сейчас он живет где-то в Силезии) и сказал, что на рассвете он услышал какое-то движение под окном и выглянул на улицу. Увидел, что под его окном высаживаются какие-то людий из грузовика. Среди них он узнал профессоров Ломницкого и Стожeка. Мой приятель жил на ул. Косынерской. Схваченных повели куда-то за Дом Техников¹⁹. Он также говорил, что несколько позже услышал выстрелы. Я сразу же вышел из дома с собакой (жил я тогда на ул. Похилой) и пошел предполагаемой дорогой обреченных. В одном месте я увидел следы раскопок, отброшенную землю.

¹⁷ Доктор инженер Збигнев Шнейгерт, воспитанник львовского политехнического института, в настоящее время живет в Закопане.
¹⁸ Речь идет о Казимеже Войтасе, родившемся в 1906 г. и умершем в 1975 г. в Ополе.
¹⁹ II Дом Техников на ул. Абрахамовичей был домом студентов политехническою института.

На месте, которое было как бы своего рода углублением в склоне, на поверхности более чем десяти квадратных метров дерн был выровнен, испачкан глиной и имел многочисленные следы крови, которые моя собака начала слизывать. Когда я ходил по этому дерну, земля заметно прогибалась, что указывало на то, что под ней находится что-то эластичное, по всей видимости тела.

Место казни было так выбрано, что его совершенно ниоткуда нельзя было увидеть. Неправдой является также то, что как в свое время писал в „Пшекрое" оставшийся в живых еврей, люди из окон видели казнь. Ближайшие окна, к тому же закрытые склоном, находились на расстоянии не менее чем 500 метров".

Рассказ доктора Шнейгерта доказывает, что примерно половина группы профессоров и их близких была помещена в грузовой автомобиль, привезена другой, несколько более длинной дорогой и высажена неподалеку от места казни²⁰, затем после корюткого перехода пешком соединилась с первой группой. Поскольку проф. Гроёр видел только 15-20 человек, выходящих из здания, а следовательно, примерно половину расстрелянных, то следует предполагать, что группу, описанную в рассказе доктора Шнейгерта, вывели из Дома им. Абрахамовичей на улицу того же названия через главный, фасадный подъезд, а не через двор. Однако в обеих группах никто не видел женщин, а ведь было их около 4, так как пятая, Катажина Демко, осталась во дворе Дома. Опять же следует предполагать, что группу женщин вывели отдельно, а поскольку их не видел проф. Гроёр, то они должны были выйти также через главный подъезд, непосредственно на улицу. Приказано ли им было идти пешком, как первой группе, или же их повезли машиной, как вторую группу, это неизвестно.

Как объяснить разделение обреченных на три группы? Скорее всего, хотели обмануть бдительность заключенных, чтобы гестаповцы могли спокойно привести всех на место казни. Доктор Шнейгерт попал по указанной его приятелем дороге на могилу профессоров, т. е. эти указания были точными и правильными. Однако ошибался доктор Шнейгерт, когда утверждал невозможность того, чтобы кто-либо видел расстрел профессоров.

²⁰ Русунок доктора Шнейгерта имеется в документации.
²¹ Доктор Шнейгерт дополнительно пояснил мне, что до места высадки жертв вела вымощенная улица, далее же была только раскопка под будущую улицу. Это позволяет понять, почему машина дальше не поехала.

Как мне удалось выяснить на плане Львова, расстояние по прямой линии между местом казни и домами на ул. Набеляка составляет 400 м, а на таком расстоянии можно было даже невооруженным глазом, а тем более через бинокль, видеть казнь. Кроме того, фотографии ул. Набеляка, выполненные с места казни, и наоборот, места казни с улицы Набеляка, неопровержимо доказывают, что наблюдение было абсолютно возможным.

Доктор Шнейгерт был, несомненно, первым человеком, который появился на могиле профессоров, т. к. после их смерти прошло только 3 часа. Можно представить себе его потрясение, когда он увидел окровавленную землю и почувствовал прогибание тел своих учителей под ногами.

Следует также рассмотреть обстоятельства сметри доц. Станислава Мончевского и учительницы английского языка Катажины Демко. Проф. Гроёр, уходя в 6 часов утра домой, видел еще большую группу, а среди них Мончевского и Демко. Демко могла бы быть освобождена, т. к. попала в группу прислуги и Войтыны, которая дольжна была уйти домой в 6 часов утра. На вопрос гестаповца, все ли в этой группе относятся к прислуге, ответила отрицательно и тот час же была переведена в группу, которая должна была идти в тюрьму. Поскольку остальных женщин из профессорской группы уже отвели на место казни, ее не могли казнить в тот же день. Ее убили, как и доц. Мончевского, позже, по всей вероятности, на следующий день. Остается, однако, загадкой, почему доц. Мончевского отделили от профессорской группы? Неизвестно, удастся ли когда-нибудь разгадать эту тайну. Во всяком случае, и доц. Мончевского, и Катажину Демко убили, поскольку они никогда уже не появились среди живых.

На следующий день после ареста, т. е. 4 июля, после окончания комендантского часа в 6 часов утра, потрясенные жены и матери побежали к своим семьям и друзьям. Пани Виткевичова узнала, что кроме мужа она потеряла в эту ночь также и брата, проф. Эдуарда Хамерского. Пани Менсовичова потеряла не только отца и сына, но также и зятя, проф. Владимира Серадского, а также двоюродного брата, проф. Лонгхампс де Берьер с 3 сыновьями. Пани Прогульская поспешила к своей приятельнице Новицкой и там узнала, что и та тоже потеряла мужа и сына. В одиночку или группами, начали профессорские жены поиски своих мужей и сыновей. Никто не хотел, а иногда и не мог, дать им ответ на вопрос, что произошло с арестованными и где они находятся. Ни в штабе гестапо на ул. Пелчинской, ни в военной комендатуре города в ратуше, ни в Доме им. Абрахамовичей никто ни о чем не знал, никто ни о чем не слышал. Согласно выяснениям, которые были даны некоторым женщинам, „аресты были произведены фронтовым гестапо, но оно пошло дальше на восток и мы здесь ничего не знаем". Это была только частичная правда, т. к. часть группы Шоэнгарта осталась во Львове, организовала командование для Львова и района Галиции и имела точные сведения обо всех убитых.

Чешинская и Новицкая, каждая в отдельности, побывали в ратуше и разговаривали там с двумя разными высшими офицерами; первая разговаривала с врачом-стоматологом, который, как сказалось, знал ее мужа. Оба эти офицера, когда узнали, что случилось той ночью, были поражены и рекомендовали им немедленно идти в гестапо, „потому что может еще не поздно". Однако было слишком поздно. Оба офицера хорошо знали методы гестапо. Чешинская подала заявление в гестапо с просьбой дать ей какие-либо сведения о муже. Через несколько недель ее вызвали в здание на ул. Пелчинской, где ей сообщили, что ее муж умер из-за болезни сердца, возможно, в связи со слишком тяжелой работой.

Доцент Круковская также ничего не могла узнать в первые дни о судьбе мужа. Только через несколько дней ей сказали в гестапо, что арестованных вывезли из Львова. 4 августа, ей однако сообщили, что ее муж умер 7 июля из-за болезни сердца. Другой гестаповец опроверг это и заявил, что все арестованные еще раньше были вывезены.

Доц. Витольд Грабовский, пользуясь знакомством с немецким офицером, врачом, просил его в начале июля узнать, где находятся арестованные профессора. Этот врач пошел в гестапо и после возвращения сказал, что он „краснеет до корней волос, поскольку все они погибли".

Также и мне украинец, терапевт проф. Mариан Паньчишин сказал в апреле 1942 г., что мой шеф проф. Витольд Новицкий погиб в ту июльскую ночь²². На кафедре патологической анатомии была создана военная анатомо-патологическая лаборатория, шефом которой был доктор Герхард Спонхольц. Однажды он рассказал мне, что когда друживший с ним доц. доктор Карл Шульце в качестве директора открывал медицинской факультет, он пошел в октябре 1941 г. в гестапо с вопросом, может ли расчитывать на сотрудничество арестованных профессоров, в ответ он услышал, что ни один из них не остался в живых²³.

²² Z.Albert - Lwowski Wydzial Lekarski w okresie okupacji hitlerowskiej 1941-1944. Prace WNT Wroclaw 1975 s.31

Как уже упоминалось выше, один из унтер-офицеров формации СС, который был в группе, арестовавшей Гроёра, позже приходил в дом профессора. На вопрос проф. Гроёра, что произошло с остальными профессорами, офицер откровенно ответил, что все они в ту ночь были расстреляны.

Доктор Эйер, врач, офицер, руководитель Института по борьбе с тифом во Львове, сказал доц. Шустеровой, что она должна подготовить свою сестру Новицкую к известию о том, что ее муж и сын погибли.

Все эти факты свидетельствуют о том, что гестапо, как правило, не скрывало от немцев факт убийства профессоров. Убийцы были уверены, что они выиграют войну, а их вождь Гитлер заявил, что победителей не судят. Кстати, после войны оказалось, что в большинстве случаев и побежденных не судили и не судят за преступления против человечества.

Вскоре после совершения убийства гестапо перестало скрывать также и от польскою населеня, что именно оно ею совершило. Вдова проф. Пилата получила в ответ на свою просьбу в комендатуре гестапо на ул. Пелчинской свидетельство о сметри мужа. Это было явным доказательством, кто совершил это жестокое и ничем не обоснованное убийство. Также и Мэнтен получил в гестапо на ул. Пелчинской свидетельство о сметри семьи Островских, которое видел у него проф. Гроёр. 11 июля, т. е. через неделю после кровавой ночи с 3 на 4, были арестованы еще два профессора, на этот раз оба из Академии внешней торговли; 51-летний математик Рузевич и 53-летний экономист Генрих Корович. Их арестовали дома во второй половине дня, и никакие поиски в гестапо и комиссариатах украинской полиции не принесли результатов. Никто, якобы, не слышал и ничего не знал об этих арестах. Как выше, с. 25.

В здании гестапо на ул. Пелчинской по-прежнему находился арестованный проф. Казимеж Бартель. По всей видимости, львовское гестапо ждало инструкций из своего центра в Берлине. Как он писал в письме к жене от 16 VII 1941 г., его вообще не допрашивали: „Из частных разговоров с офицерами могу сделать вывод, что опасность может исходить из занимаемого мной поста премьера. В Москве я договаривался (!!) со Сталиным, здесь занимал какие-то большие посты (!), отголоски этого доходили ведь и до нас сюда, речь Черчиля и Сикорского, мне это прямо говорили, настаивают на организации сотрудничества с большевиками, а кто же еще к этому лучше подготовлен".

Сосед его по камере подтверждал в разговоре со мной, что Бартель не имел допросов и не состоялся никакой суд. Если во время отбывания ареста в тюрьме на ул. Пелчинской отношение гестаповцев к Бартлю было относительно нормальным, ему было разрешено получать обеды из дома, писать и получать письма от жены, то после перевода их обоих в тюрьму на ул. Лонцкого, что по мнению Бартелевой произошло примерно 21 июля, стало оно грубым, но обеды профессор по-прежнему мог получать из дома. Называли его прислужником жидо-коммуны, а один раз, как свидетельствует Стефанович, гестаповец приказал Бартелю чистить сапоги украинцу из Хильфсгестапо, „чтобы польский профессор и министр чистил сапоги украинскому конюху". Бартель был психически надломлен и не мог понять, в чем суть всей трагедии.

Представляется сомнительной встреча Бартеля со Сталиным, но он действительно ездил в Москву, как сказала мне его жена, в связи с переводом на русский язык произведения Перспектива в живописи. Действительно, мог показаться странным выезд в связи с таким делом в Москву, когда все это можно было решить на месте, во Львове. Многих удивляло то, что Бартель не поехал в Москву с экскурсией, организованной для профессоров высших школ Львова в 1940 г., а отправился туда один в другое время²⁴. Русские, политика которых отличается дальновидностью, могли видеть в Бартеле будущего руководителя польского народа. Естественно, я не касаюсь вопроса о том, согласился ли бы он на эту роль. Содержание его в заключении немцами, и то в хороших условиях в начальный период, наводит на мысль, что и они могли видеть в Бартеле возможного руководителя. Можно предполагать, что когда в 1941 г. немцы шли от победы к победе, они перестали интересоваться Бартелем, и поэтому 26 VII на рассвете убили его по приказу Гиммлера.

²⁴ М. Каmienski, W sprawie wyjazdu profesorow lwowskich w 1940 r. do Moskwy Zycie literackie 1972, XXII, nr 17 (1056), s. 7; W.Zelenski – Podroze profesorow lwowskich w 1940 r. do Moskwy , Wiadomosci (Londyn), nr 1523 z dnia 8.VI.1975.

Гамбургская газета „Ди Вельт" сообщала 2 VIII 1968 г., что в Нюренберге был найден тайный документ гитлеровского Министерства иностранных дел, отмеченный знаками No 4567, доказывающий, что нунций Паны Цезаре Орсениго ходатайствовал 26.V.1942 г. в этом Министерстве перед помощником государственного секретаря Эрнстом вон Вейзеккером по делу арестованных львовских профессоров, фамилии которых он перечислил. Вейзеккер подчеркнул, что эта интервенция не имеет формальных оснований, так как среди арестованных нет духовных лиц. Конечно же это было неправдой, поскольку, как известно, среди арестованных профессоров был также ксендз, доктор теологии Владислав Коморницкий. Вейзеккер, как следует из документа, узнал, однако, в гестапо, какая судьба постигла профессоров, т. к. на документе его рукой дописано слово „liquidiert”. До этого момента информации „Ди Вельт" основываются на подлинных документах. Следуюущая же информация является, скорее всего, домыслом. Газета сообщает, что центр гестапо в Берлине рекомендовал своему филиалу во Львове выяснить, согласился ли бы арестованный бывший премьер Казимеж Бартель сотрудничать с немцами в замен за сохранение жизни. Проф. Бартель без колебаний отверг это предложение и после этого по личному приказу Гитлера был казнен. Ян Вейнштейн²⁵ опубликовал в парижских „Зешитах Хисторичных" содержание срочного письма, подписанного Мюллером, заместителем шефа Полиции Безопасности и Службы Безопасности (Гейдриха), высланного в Министерство иностранных дел. В этом письме читаем, что польский профессор Казимеж Бартель „уже в начале 1941 г. вел переговоры с русскими властями, целью которых было создание под его предводительством национального правительства, которые бы позже вместе с Советским Союзом объявило войну Германии. В связи с этим он несколько раз ездил в Москву. Контрнаступление немцев положило конец этим махинациям. Бартель 26.VII.1941 г. был осужден в соответствии с законом. У нас нет никакого подтверждения „вины" Бартеля, но вне всякого сомнения он был казнен без судебного приговора, в противном случае об этом было бы что-либо известно Антону Стефановичу, который находился в тюрьме вместе с профессором.

²⁵ J. Weinstein, Dokumenty w sprawie zamordowania przez Gestapo b. premiera prof. Kazimierza Bartla, Zeszyty Historyczne, 1967, nr 93.

О том, чтобы доверить проф. Бартелю соответствующий политический пост, думали не только советские и немецкие власти. Генерал Сикорский после заключения соглашения со Сталиным намеревался назначить Бартеля послом Польши в СССР. Как писал проф. Кот²⁶, СикорскиЙ оценял позицию Бартеля в 1939-1941 годах как полную достоинства, разума и отваги и разыскивал его в Советском Союзе. Не найдя его там, назначил на этот пост проф. Кота. Стоит упомянуть, что виллу Бартелей на ул. Хербуртов 5 занял шеф львовского гестапо доктор Эберхард Шоэнгарт, квартиру Островских ограбил в. Мэнтен, а квартиру проф. Добжанецкого занял приятель Мэнтена, украинец, доктор медицины Вречено, брат коменданта украинской полиции во Львове.

Когда стало ясным, что военная катастрофа гитлеровцев неизбежна, гестапо в 1943 г. приступило к затиранию следов своих преступлений против поляков, евреев, украинцев, русских и других народов. Были созданы из евреев-рабов так называемые Зондеркоммандо 1005, заданием которых было раскапывание могил, изъятие трупов, перевозка их в Кривчицкии Лес и сжигание. Массовое, продолжающееся 4 года убийство людей во Львове происходило в так называемых Яновских Песках и в Кривчицком Лесу, находящимся за лычаковской развилкой. Видимо, проф. Бартель погиб на Яновских Песках и там был похоронен. В Кривчицком Лесу сначала убивали советских военнопленных, а потом поляков и прежде всего евреев. Описание создания и деятельности отдела 1005 приводит Леон Величкер в интересной работе под названием Бригада смерти „Зоидерком-маидо 1005". Другой член этой бригады, еврей Эдвард Глейх, подтвердил слова Величкера в обширном свидетельстве, которое я получил в письменном виде. 3.IX.1944 г. вместе с Томашем Чешинским и 3 евреями, членами Зондеркоммандо 1005, я посетил ликвидированный лагерь в Кривчицком Лесу. Следы более чем десяти массовых могил (величиной от 5x5 до 7x7 — глубина разная) были все еще хорошо видны, хотя трупы были выкопаны и сожжены. При пробном раскапывании видна была земля, обильно пропитанная кровью. Везде чувствовался запах гниющих трупов, хотя они уже давно были сожжены. Какая же организация была нужна, чтобы сотни тысяч здоровых людей: мужчин, женщин, детей убить, похоронить, а затем эксгумировать и сжечь. Сколько же десятков тысяч живых евреев привозили сюда на машинах, приказывали им раздеться, после этого убивали и сразу же сжигали. Затем просеивали через сито пепел, добывая из него золотые зубы и драгоценности, проглоченные или спрятанные в родовых путях женщин, после чего не сожженные полностью кости перемалывали в гравиевой мельнице и рассыпали вместе с пеплом по лесу. Иногда в течение одного дня убивали 2400 евреев или сжигали 3000 эксгумированных.

²⁶ S.Kot - Listy z Rosji do gen. Sikorskiego, Londyn 1956. s.16.

Как свидетельствуют Величкер и Глейх, накануне большого еврейского праздника Йом-Кипур, т. е. 8.X.1943 г., поздним вечером из лагеря в Кривчицком Лесу выехала на Вулецкие Холмы группа из 20 евреев под руководством эсэсовцев, чтобы откопать останки профессоров и их товарищей. Когда была выкопана яма глубиной в несколько метров и трупы не были обнаружены, один из офицеров поехал в гестапо на ул. Пелчинскую и оттуда приехал высший рангом офицер Курт Ставизки. Он без колебаний указал нужное место, что могло бы доказывать, что этот офицер участвовал в расстреле профессоров. Следует помнить о том, что каждая могила точно учитывалась в гестапо и было точно известно, сколько трупов находится в каждой из могил. Евреи обратили внимание на то, что на этот раз это были „люди из высшей сферы", потому что одежда была хорошая и из карманов выпадали золотые часы и цепочки, авторучки с надписями Витольд Новицкий, Тадеуш Островский. Евреи догадывались, что это могила профессоров, так хорошо известных во Львове.

Поскольку с этими профессорами связывали также проф. Бартеля, который, однако, погиб на 24 дня позже, имя Бартеля вспоминали с именами Островского, Новицкого, Стожека и других. Меня спрашивали некоторые из интересующихся этим преступлением, не был ли труп Бартеля также похоронен в могиле профессоров. Но в связи с какой целью немцы могли бы так поступить? Должны ли они были раскапывать могилу только для того, чтобы все профессора обязательно находились в одной могиле? По моему мнению, Бартель, Рузевич, Коровин и Мончевский были расстреляны и похоронены в другом месте, скорее всего, на Яновских Песках, находящихся в пригороде Львова.

Ексгумированные останки расстрелянных на Вулецких Холмах профессоров и их близких сразу же привезли в Кривчицкий Лес и на следующий день, т. е. 9 октября, присоединили к нескольким сотням других трупов и сожгли все вместе на огромном костре. Оставшиеся части костей перемололи в гравиевой мельнице и вместе с пеплом разбросали по лесу.

6 мая 1945 г. вместе с советским писателем Владимиром Беляевым я пошел на пустую могилу профессоров, находящуюся на склоне Вулецких Холмов. Беляев интересовался трагедией профессоров и публиковал данные о ней²⁷. Еще раньше он нашел в этом месте несколько гильз от патронов карабинов, клочок одежды и вилочную кость, которая по утверждению проф. анатомии Тадеуша Марциняка принадлежала человеку. На этот раз я сам нашел еще одну гильзу, обрывок другой одежды и кость человеческого пястья. Если еще раз перекопать могилу, то наверняка можно было бы найти большее число вещей, доказывающих гитлеровское преступление.

Многие поляки до сих пор ошибочно считают, что убийство профессоров совершили украинцы. Если бы это было так, то гамбургский прокурор не признал бы после войны, что это было дело его соотчественников — немцев. Когда доцент Хелена Круковска подала в суд в Людвигсбурге заявление о расследовании убийства ее мужа проф. Владимира и остальных профессоров, прокурор Белоу написал ей, что виновными в убийстве являются: Гиммлер, Франк, Шоэнгарт, СС-Штандартенфюрер Хейм и, видимо, СС-Хауптшарфюрер Хорст Вальденбургер, но всех этих людей нет уже среди живых, а остальные виновные разыскиваются. Этот прокурор признал, что только группа расстреливающих состояла из украинцев, переводчиков, одетых в мундиры формации СС.

В 1976 г. ко мне обратился прокурор Нахтигалл-Мартен из Гамбурга с просьбой дать ему фамилии гестаповцев, которые арестовывали львовских профессоров. Я дал ему фамилии офицеров: Ханса Крюгера, Вальтера Кутшманна, Курта Ставизского и комиссара полиции Курта, унтер-офицеров Хаского, а также Кёхлера, кроме того, также голландца Петера Николааса Мэнтена. 

Доц. Каролина Ланцкоронекая, арестованная в 1943 г. Хансом Крюгером, комендантом гестапо в Станиславове, узнала от него, что он принадлежал к группе, арестовывавшей профессоров в трагичную ночь с 3 на 4 июля 1941 г. Крюгер, слегка захмелевший, будучи уверен, что она разделит судьбу 250 его жертв — учителей средних и начальных школ, адвокатов, судей, врачей, а также десятков тысяч евреев — признался, что принимал участие в этом преступлении.

²⁸ Беляев В. и Рудницкий М., Под чужими знаменами. Изд-во Молодая Гвардия, 1954. с. 84-107: Беляев В. Граница в огне, Москва 1967: Беляев В., Тайна Вулки, Львовская Правда, 4 VII 1956: W.Bielajew, Uczeni plona na stosach, Czerwony Sztandar, 2.ХII.1944: Беляев В.. Вишневые Аллеи — Загадка Вулецких Холмов. Москва 1981 с. 292-326.
²⁹ Ханс Крюгер был родом из познаньско воеводства и должен был хорошо говорить по-польски, поэтому жители Станиславова считали его фольксдойчем.

Ланцкоронская, благодаря вмешательству итальянского королевского двора, была в последний момент вырвана из когтей Крюгера и переведена во львовское гестапо. Здесь она встретила Вальтера Кутшманна, врага Крюгера, которому открыла, что ей известна тайна сметри львовских профессоров. Кутшманну удалось довести до процесса в Берлине против Крюгера, на котором тот был осужден за разглашение государственной тайны²⁹. Ланцкоронскую выслали в концентрационный лагерь в Равенцбрюк, откуда она была освобождена благодаря стараниям ее друга проф. К. Бурхарта, председателя международного Красного Креста в Женеве. Очень интересное описание этих событий опубликовала Ланцкоронская в 46-48 номерах30 лондонского „Орла Бялего", которые я частично повторил в 1964 г.

После войны, постоянно живя за границей, доц. Ланцкоронская прочитала в газете, что в Мюнстер совершается суд над Крюгером за убийство тысяч евреев, но его не обвиняли в убийстве тысяч поляков в Станиславове. Ланцкоронская приняла участие в суде в качестве свидетеля и давала показания против Крюгера, обвиняя его в убийстве профессоров. Суд, однако, решил, что нет доказательств того, что Крюгер участвовал в убийстве профессоров во Львове, считая, что это могло быть только хвастовство с целью запугать арестованную. Однако за совершенные в Станиславове преступления Крюгер был осужден на пожизненное заключение. В соответствии с западногерманским законодательством тот, кто был присужден к высшей мере наказания (в Германии нет смертной казни), не может привлекаться к ответственности за другие, пусть даже самые тяжкие преступления. Именно это помешало привлечь к суду Крюгера за убийство профессоров. По просьбе Владислава Желеньского прокурор допросил Крюгера, но тот не признался в участии во львовском преступлении. Прокурор приостановил следствие, считая, что дальнейшие выяснения должны дать историки. Все старания доц. Ланцкоронской, доц. Круковской, Владислава Желеньского — племянника Тадеуша Боя — и других не продвинули вперед дела по привлечению к суду виновников кровавой июльской ночи.

²⁹ После окончания II мировой войны Кркнер утверждал, что оч был наказан за его враждебное отношение к гитлеровскому режиму, а не за разглашение служебной тайны.
³⁰ См. документ 16.

Владислав Желеньский опубликовал ряд статей в лондонских „Ведомостях" на тему преступления во Львове³¹. Опроверг он также появившуюся в журнале „Ди Вельт" ложную информацию о том, что убойство профессоров имело рассовые причины, поскольку те убитые были евреями. Желеньский доказал, что среди 22 профессоров, расстрелянных 4 июля, не было ни одного еврея³². Убитый 11 июля Хенрик Корович был, правда, евреем, но у него была польская фамилия и вне всякого сомнения гитлеровцы арестовали его не как еврея, но как польского ученого, как и остальных 22 человека, а также Рузевича и Бартеля.

Многие поляки задавали себе вопрос, откуда у немцев появился список приговоренных к казни профессоров. Это не имеет существенного значения, поскольку фамилии и адреса можно было найти хотя бы в довоенном телефонном справочнике. Можно, однако, верить Вальтеру Кутшману, который сказал доц. Ланцкоронской, что список гестаповцам дали украинцы. К счастью, в списке было только 25 профессоров. Ведь только в одном университете было 158 доцентов и профессоров, а кроме того, был еще политехнический институт, Академия ветеринарной медицины и Академия внешней торговли.

Исходя из того, что гестапо в ту июльскую ночь разыскивало тех, кто умер уже после начала войны: окулиста проф. Адама Беднарского и дерматолога проф. Романа Лещинского³³, можно предположить, что список возник еще в Кракове. В связи с тем, что Львов оказался отделен границей, в Кракове не могли знать, кто после этого умер. Наиболее правдоподобной представляется версия, согласно которой краковское гестапо перед началом немецко-советской войны потребовало от украинцев, студентов или выпускников высших школ Львова, указания фамилий и адресов известных им профессоров. Поетому список был, к счастью, так относительно, короток.

³¹ W. Zelenski, Odpowiedzialno?? za mord profesorow lwowskich, Wiadomosci, rok XXIX, nr 17, 5.V.1974; tenze, By sko?czy? ze zmowa milczenia, ibidem, nr 18, 12.V.1974; tenze, Podroz profesorow lwowskich do Moskwy w r.1940, ibidem, nr 1523, 8.VI. 1975.
³² W. Zelenski, Ungeklaerter mord In Lemberg Die Welt 5/6 VII, 1974. Odpowiedz na artykul W.Kahla i R.Pfuhla, Krach zwischen „DDR“ und Polen wegen Rehabilitation Oberlaenders,
³² Слухи о том, что в ту ночь пытались арестовать также проф. Наполеона Гонсёровско опровергла в письме ко мне его вдова.

В 1954 г. по инициативе проф. дерматологии Хенрика Межецкого во Вроцлаве был создан межвузовский комитет по увековечиванию памяти львовских работников науки, задачей которого было собрать средства на строительство памятника во Вроцлаве. Благодаря энергии и стараниям члена этого комитета проф. Виктора Вишневского 3.X.1964 г. бывшим ректором Львовского университета проф. Станиславом Кульчинским, в то время заместителем председателя Государственного Совета, на Грюнвальдской площади был торжественно открыт памятник. Автором памятника был скульптор Борис Михайловский. К сожалению, по настоянию властей на памятнике существует надпись, что был он установлен в память обо всех полських ученых, убитых и умерших во время гитлеровской оккупации, а не в память об убитых львовских профессорах. Проф. Кульчинский в своей прекрасной речи во время открытия памятника говорил только о расстрелянных львовских профессорах. 

В 1966 г. в 25 годовщину смерти профессоров в костеле Франтишканов в Кракове была установлена таблица с фамилиями жертв гитлеризма. К сожалению, на ней нет фамилии проф. Станислава Рузевича. Недалеко от этой таблицы имеется отдельная эпитафия в память о проф. Казимеже Бартеле.

29 VI 1981 г., за несколько дней до 40-й годовщины убийства львовских профессоров, были открыты две памятные таблицы с фамилиями жертв гитлеризма: одна по инициативе проф. Владимира Тшебятовского в холле Отдела Польской Академии Наук во Вроцлаве на ул. Подвале 75, а вторая — по инициативе ректора университета проф. Казимежа Урбаника — в главном коридоре здания университета. Открытие этой последней таблицы было приурочено к торжественной научной сессии, организованной университетом.

Накануне 36 годовщины прочтения первой лекции на польском языке в университете и в политехническом институте н во Вроцлаве, т. е. 14.XI.1981 г., была открыта еще одна памятная таблица с фамилиями убитых профессоров, на этот раз перед памятником на Грюнвальдской площади, установленном в 1964 г. Средства были собраны сенатами высших учебных заведений Вроцлава.

³⁴ С 1945 1. до 31 XII 1949 1. университет и политехнический институт во Вроцлаве находились под руководством одною ректора, проф. Станислава Кульчинского.

Таким образом, памятник перестал быть анонимным; люди, которые не жалели на него средств, наконец-то дождались реализации своих благородных намерений. Октрытие происходило в очень торжественной атмосфере. Вокруг памятника под звуки траурного марша Шопена собралась молодежь со знаменами из всех высших учебных заведений, делегация Армии Краевой львовской земли со знаменем, все ректоры и проректоры в тогах, с регалиями, семьи убитых профессоров, их ученики, друзья и толпы жителей Вроцлава.

Первым выступил председатель Коллегии Ректоров ректор Медицинской академии проф. Марьян Вилимовский, после него от имени учеников убитых профессоров — проф. Виктор Вишневский, а от имени Польской Академии Наук — проф. Богуслав Бобраньский. Памятную таблицу открыла вдова профессора Виткевича доктор Мария Виткевичова. Эпископ Урбан посвятил таблицу, памятник и урну с землей, привезенной с места казни во Львове, а затем отслужил панихиду, поскольку убитые не имели похорон. Урну вмуровал доц. Томаш Чешинский, сын убитого проф. Антона Чешинского. После возложения венков и цветов собравшиеся спели Роту Конопницкой, и после того, как отзвучал похоронный марш Шопена, церемония была закончена.

Также и во Львове намеревались почитать память профессоров, убитых гитлеровцами. На месте казни на склоне Вулецких Холмов начали в 1956 г. строит памятник. Появились леса, возникли контуры памятника, вскоре, однако, строительство было проистановлено и через несколько лет разобрали леса и выровняли местность после ликвидации начатого строительства.

Расстрел львовских профессоров явился темой подробного исследования уже в 1964 г. Благодаря стараниям проф. Юзефа Богуша была опубликована в первой освенцимской тетради „Пшеглёнда Лекарскего" работа Зигмунта Альберта под названием Убийство 25 профессоров высших учебных заведений во Львове гитлеровцами в июле 1941 г. 35 Незначительно измененная и сокращенная, та же работа была опубликована во II томе книги Оккупация и медицина³⁶. В обеих работах содержались краткие биографические сведения обо всех убитых доцентах и профессорах, а также фотографии профессоров медицинского факультета. В настоящей публикации имеются фотографии всех (за исключением проф. Коровина, фотографию которого, несмотря на поиски, не удалось найти даже у родственников) убитых профессоров из всех высших учебных заведений, а также членов их семей. Имеются в ней также новые подробности расстрела, следствия, поисков и обнаружения виновников этого преступления, предпринятых поляками на эмиграции и в стране.

³⁵ Przeglad Lekarski 1964, r. XX, s. 58-77.
³⁶Okupacja i medycyna, Warszawa 1975, t. II, s.168-188.

Еженедельник „Гвязда Полярна", выходящий в Соединенных Штатах, в июне 1975 г. перепечатал первый вариант указанной работы, но без фотографий. Таким образом, мир узнал о еще одном жестоком преступлении, совершенном гитлеровцами, на этот раз против ученых того народа, уничтожение которого они в течение многих лет старательно планиравали. Имеющаяся в данной работе документация, которая собиралась в трудных условиях непрерывно с июля 1941 года, старается выяснить тайну Львовского убийства и запечатлеть в памяти те события.

Пусть эта книга, как и памятные таблицы и памятник, отдадут честь убитым профессорам, и пусть постоянно напоминают о них следующим поколениям. Чтобы такие преступления не повторялись больше никогда.

Перевела Татьяна Шымчак

Persons murdered on 4th July 1941 in the Wulecka-Hills dell

1. Prof. Dr Antoni Cieszynski, age 59 Chairman of Stomatology, UJK
2. Prof. Dr Wladyslaw Dobrzaniecki, age 44, head of Surgery, PSP
3. Prof. Dr Jan Grek, age 66, , Chairman of. Internal Diseases, UJK
4. Maria Grekowa, age 57, wife of prof. Grek
5. Doc. Dr Jerzy Grzedzielski, age 40, Chairman of Ophtalmology UJK
6. Prof. Dr Edward Hamerski, age 43, Chairman of Internal Diseases, AWL
7. Prof. Dr Henryk Hilarowicz, age 51, Chairman of Surgery, UJK
8. Priest Dr teol. Wladyslaw Komornicki, age 29, relative of Mrs Ostrowska
9. Eugeniusz Kostecki, age 36, husband of prof. Dobrzaniecki's housekeeper
10. Prof. Dr Wlodzimierz Krukowski, age 53, Chairman of Electrical Measurements, PL
11. Prof. Dr Roman Longchamps de Berier., age 59 Chairman of Civil Law, UJK
12. Bronislaw Longchamps de Berier, age 25, PL-graduate, son of professor
13. Zygmunt Longchamps de Berier, age 23, PL-graduate, son of professor
14. Kazimierz Longchamps de Berier, age 18, Secondary school-graduate, son of professor
15. Prof. Dr Antoni Lomnicki, age 60, Chairman of Mathematics, PL
16. Adam Miesowicz, age 19, Highschool graduate, grandson of professor Solowij
17. Prof. Dr Witold Nowicki, age 63, Chairman of Pathological Anatomy, UJK
18. Dr med. Jerzy Nowicki, age 27 , senior assistant of the Chair Hygiene, UJK, son of professor
19. Prof. Dr Tadeusz Ostrowski, age 60, Chairman of Surgery , UJK
20. Jadwiga Ostrowska, age 59, wife of prof. Ostrowski
21. Prof. Dr Stanislaw Pilat, age 60, Chairman of Petrol and Earth-Gas Technology ,PL
22. Prof. Dr Stanislaw Progulski, age 67, Chairman of Pediatrics UJK
23. Ing. Andrzej Progulski, age 29, son of professor
24. Prof. Dr Roman Rencki, age 67, Chairman of Internal Diseases, UJK
25. Dr med. Stanislaw Ruff, age 69, , Chairman of Surgery, Jewish Hospital taken from prof. Ostrowski's flat with his family
26. Anna Ruffowa, age 55, wife of dr Ruff
27. Ing. Adam Ruff, age 30, son of dr Ruff
28. Prof. Dr Wlodzimierz Sieradzki, age 70, Chairman of Forensic Medicine, UJK
29. Prof. Dr Adam Solowij, age 82, ret, Chairman of Obsterics and Gynaecology, PSP
30. Prof. Dr Wlodzimierz Stozek, age 57, , Chairman of Mathematics PL
31. Ing. Eustachy Stozek, age 29, ass. PL, son of professor
32. Emanuel Stozek, age 24, PL-graduate, son of professor
33. Dr iur. Tadeusz Tapkowski, age 44, taken from professor Dobrzaniecki's flat
34. Prof. Dr Kazimierz Vetulani, age 52, Chairman of Theoretical Mechanics PL
35. Prof. Dr Kacper Weigel, age 61, , Chairman of Measurements PL
36. Mgr iur. Jozef Weigel, age 33, son of professor
37. Prof. Dr Roman Witkiewicz, age 61, Chairman of Mechanical Measurements PL
38. Prof. Dr Tadeusz Boy-Zelenski, age 66, writer, Chairman of French Literature at the University, arrested in prof. Grek's flat

    Persons murdered on 4th July 1941 in the courtyard of the hostel of Abramowicze:

39. Katarzyna Demko, age 34, teacher of English, taken from apartment of Prof. Ostrowski
40. Doc. Dr Stanislaw Maczewski, age 49, Chairman of Obsterics and Gynaecology, PSP
41. Maria Reymanowa, age 40, nurse taken from apartment of Prof. Ostrowski
42. Wolisch, age 40-45, businessman taken from prof. Sieradzki's flat

    Persons murdered on 12th July 1941:

43. Prof. Dr Henryk Korowicz, age 53, Chairman of Economics, AHZ
44. Prof. Dr Stanislaw Ruziewicz, age 53, Chairman of Mathematics, AHZ

    Person murdered in prison on 26th July 1941:

45. Prof. Dr Kazimierz Bartel, age 59, Chairman of Design Geometry, PL, former prime minister of Polish Republic (three terms of office), who has been arrested already on 2nd July 1941,

The acronyms for Institutions are:

UJK, Uniwersytet Jana Kazimierza (The University of the King Jan Kazimierz)